Когда с неотвратимой ясностью понимаешь, что из большой дружной компании людей, окружавших тебя с младых ногтей при чём с очень младых - речь идёт о возрасте в 2-3 года, ты считаешь по-настоящему дорогим, близким и по-настоящему взрослым только одного, становится как-то странно: с одной стороны будто лишний груз сбросил, с другой стороны... как-то разочаровываешься в себе - не смогла, не выдержала... А если подумать, то зачем терзать себя? Но в то же время - дорожки-то разошлись. Слишком уж иначе теперь всё воспринимается. Я выросла, они изменились. Один умер, другой заснобился, третий запутался, замизантропился и топит тоску на дне стакана, четвёртая стала истеричной стервочкой с маниакально-депрессивным синдромом. Я не их дочь, хотя гожусь в дочери любому из них. Это накладывает свой отпечаток - теперь они относятся ко мне по-взрослому. Компания весёлых приятелей-врачей, показавших мне, что такое медицина изнутри, во многом предопределивших мою судьбу, заронивших в мои разум, душу и сердце прекрасную мечту о том, чтобы стать такой же, как они - умной, интересной, нужной - провести жизнь не зря, а делая по-настоящему нужное дело.
По-настоящему важен мне остался только один. Мы почти не общаемся, не созваниваемся, хотя сейчас мне почему-то - почти до слёз - хочется позвонить ему и сказать, как он мне близок, как он мне нужен порой, как мне не хватает наших с ним разговоров в три часа ночи, когда он пьёт виски, а я чай с шоколадкой. Мне, кажется, было двенадцать или тринадцать, когда я осталась у него ночевать, и мы до утра слушали бардов, а утром, отвозя меня домой, он купил мне только-только вышедшего пятого Гарри Поттера. Я почти всегда жила по принципу: "Он прав", и многие его слова настолько сильно запечатлелись слепком на моей душе. что я просто не смогу их игнорировать - никогда, наверное. Они для меня просто аксиома. Этот человек не раз спасал моё здоровье, и перед операцией. когда мне было страшно, меня спасло, наверное, только его присутствие в предоперационной.
Мать не зря говорит, наверное, что он сделал для меня намного больше, чем даже они с отцом.
И самое пронзительное в том, что никто из них никогда не делал мне так больно, как сделал он в лето моего поступления. Я не знаю, почему я не могу этого забыть, хотя прекрасно понимаю, что надо, хотя прекрасно понимаю, что обиды у меня н6икакой нет - только горечь, какая бывает после того, как боль причиняют самые любимые.
Таких людей, верно, называют Менторами. Наставниками. Я не знаю, как. Мне не хватит слов для того, чтобы описать. Он всегда был и остаётся закрытым, резким и до невозможности прямым человеком - не правоборцем, а прямым человеком, несгибаемым, верным себе и тому, что дорого. Наверное, именно поэтому мне и полюбился в фраевой эпопее сэр Шурф - слишком похожи.
"там наверху определённо кто-то есть", - сказал он мне в ту ночь, и с тех пор почти каждый день я всё больше убеждаюсь в этом.
"Жизнь - это когда говоришь одно, думаешь другое, делаешь третье" - сказал он мне, и для меня это не стало призывом к лицемерию, а стало лишь инструкцией, как маневрировать в море отношений с неприятными людьми - в море официальной жизни, оставаясь при этом самой собой.
Наверное, просто пришло время понять, насколько я ему благодарна...