Фмоб! И мне почти не стыдно. Почти.

[Mugetsu-no-himemia]

Вы мне даёте вымышленное имя (фэнтезийное, не фэнтезийное — как хотите), я вам расписываю персонажа, который мог бы его носить.

Мессалина

"М. Салина" - значится на извещении, которое протягивает почтальон.
Жилица 56-ой квартиры выглядит заспанной и растрёпанной, несмотря на то, что время неумолимо движется к полудню. И это не говоря уже о том, что в приоткрывшуюся щёлку можно разглядеть, что получательница посылки не соизволила прикрыть наготу хотя бы простынёй.
- Благодарю, мистер Смит, - безразлично кидает она и, получив ей причитающееся, громко хлопает дверью.
Мистер Джонс, почтальон, служивший здесь задолго до того, как "эта, с пятого этажа" появилась на свет, недовольно кривит лицо и тихо кидает привычное "Стерва!", прежде чем подняться на следующую лестничную площадку. Вообще-то мисс Салина не пользуется здесь популярностью ни у кого. Консьерж презирает девицу за то, что она возвращается домой не раньше двух часов пополуночи, в прачечной её имя едва ли не в чёрных списках, а сам мистер Джонс побаивается её даже больше, чем семейку Робинсов из 38-ой квартиры, чей доберман начинает недовольно рычать ещё до того, как почтальон сделает хотя бы шаг по направлению к их двери.
Не то чтобы у Джонса были какие-то особенные причины опасаться этой хрупенькой девицы. Вообще-то есть те, кто насолил ему гораздо больше - те же Робинсы, например, или парочка ненормальных учёных с восьмого этажа, которые в прошлом месяце нахимичили что-то, от чего содрогнулся весь дом. Но если хозяев ворчливого добермана или ребят в шапках из фольги можно стерпеть, то подобных этой М. Салине, уж точно нужно гнать поганой метлой. Не дело это - впускать в респектабельный жилой дом людей, которым ровнёхонько раз в месяц приходят такие посылки. Без обратного адреса и хотя бы намёка на почтовый штамп. Да-да, почтовые штампы должны быть обязательно - уж это мистер Джонс, работающий с корреспонденцией жильцов уже двадцатый год, знает точно. Всё, что не имеет почтового штампа, наверняка связано с мафией, правительственными тайнами или чем ещё похуже - это мистер Джонс вынес из многочисленных шпионских боевиков, которые он просмотрел за последние несколько лет (с тех самых пор, как "эта" заняла 56-ю).
Если быть откровенным, то причина опасений мистера Джонса заключалась в том, что однажды он попытался вскрыть одну из этих посылок. Коробка была лёгкой, хоть и довольно объёмной, при перемещении в ней постоянно что-то громыхало, а стоило Джонсу взять канцелярский нож, как нечто, заключённое в непрочную картонную оболочку не только загромыхало, но ещё и зажужжало, завибрировало, зашаталось, рискуя сверзиться со стола.
- Моя почта, мистер Смит? - язвительно спросила "эта", неизвестно как оказавшаяся прямо у Джонса за спиной. Обитательница 56-ой впервые не выглядела только что поднявшейся с постели, напротив, была одета так, будто собиралась на какой-нибудь званый вечер, хотя часы в вестибюле едва пробили два. К язвительности прилагались ядовитая улыбка, издевательский тон и требовательное постукивание холёными наманикюренными ноготками по столешнице.
Что оставалось мистеру Джонсу, кроме как отдать коробку и, глядя вслед поднимающейся по лестнице девице, пробубнить вместо привычного "Стерва!" куда более подходящее ситуации "Ведьма!"?
На самом деле нельзя сказать, что мистер Джонс далёк от истины. Потому что за дверьми 56-ой квартиры из картонной коробки вылезает, покряхтывая, примечательный молодой человек. Он довольно привлекателен (вообще-то, одно лицо с хозяйкой квартиры - и тоже абсолютно наг), ругается по-арамейски, а его руки и ноги прямо на глазах из прозрачно-газового состояния переходят во вполне себе телесное.
- Забавный парень, - говорит он, отряхивая пыль. А потом довольно потягивается: - Живая плоть - это прекрасно! Особенно если она твоя!
Хозяйка, так и не соизволившая одеться, терпеливо ждёт, пока ей собеседник привыкнет к телу, а после, раскинув руки, приветствует его:
- Иди же ко мне, о чернокудрый прелестник! - со смехом говорит она и сама бросается в объятия мужчины.
- О-о-о, - тот закатывает глаза. - Ты б ещё этого почтальона так называла! Так вот, о нём. Забавный паренёк. Думает, что работал здесь задолго до того, как ты родилась. Я думаю, может, в следующем месяце мне вылезти из коробки чуть раньше и рассказать ему про наши приключения в Риме? Ну, помнишь, ту заваруху с тремя центурионами? Они ещё неправильно услышали твоё имя и попутали тебя с императрицей?
Мес Салина одаривает собеседника скептическим взглядом:
- Хватает того, что ты и так успеваешь устроить несладкую жизнь. Кто науськал на него кобеля с третьего этажа? А этим двум ребятам сверху кто подлил серы в пробирки вместо фосфора? Парацельс, это несмешно!
Парацельс упорно пытается сделать свой взгляд то извиняющимся, то лукавым, то скучающим.
- Мес, я могу проводить в этом мире только сутки в месяц. Дай мне пошалить! К тому же, ребята сделали какое-то там открытие.
- Весь дом провонял! Мы выветривали это три недели!
- Наука требует жертв!
Улыбка Мес медленно гаснет. Ведьминская наука однажды действительно потребовала от неё жертв. В результате она лишилась за раз брата, друга, напарника и возлюбленного. В одном лице.
Парацельс по лицу сестры понимает, что сморозил глупость.
- Эй, Мес. Пошли в кровать, а? - говорит он протяжно и обнимает сестру-любовницу за талию. - А этот Смит, Джонс или как его там пускай катится к Дьяволу. Не всё же мне у старины Люцифера задницу греть.
Мес Салина старается не думать о том, как Парацельс проводит остальные тридцать дней в месяц. Она смогла откупить у Сатаны только одни сутки - на большее её сил не хватило. Так пускай же "старина Люцифер" не портит ей хотя бы их. Поэтому Мес с удовольствием поддаётся просьбам брата. Впереди у неё незабываемые 23 часа и 56 минут.

Инга Уотерхол

- Было когда-то двадцать пять оловянных солдатиков, родных братьев по матери - старой оловянной ложке. Ружьё на плече, голова прямо, красный с синим мундир - ну, прелесть что за солдаты! Все солдатики были совершенно одинаковы, кроме одного, который был с одной ногой. Его отливали последним, и олова немножко...
- Нет! Не хочу про оловянного солдатика! Я не какой-нибудь там мальчишка! - прерывает девочка свою няню и, отобрав у неё книжицу, швыряет её на пол.
На обложке красуется маленькое оловянное сердечко в золе. Ребёнок топчет разрисованный картон с таким остервенением, будто боится, что из него выскочит притаившийся в углу переплёта табакерочный чёрт. Таких книжек в берестяной коробочке много - и каждая с отдельной сказкой. Поэтому Инга, не обращая внимание на безобразное поведение малютки Нэнси, невозмутимо опускает руку к сказочному сундучку и готовится читать новую историю. На этой обложке выстроились клином одиннадцать белокрылых лебедей.
- И про лебедей не хочу! - упрямится девочка. - Я хочу про Русалочку! Няня, няня, ну почитай-почитай-почитай! Про Русалочку почитааааааааай!
Мисс Уотерхол смотрит на воспитанницу бесстрастно.
- Ты уже знаешь сказку про Русалочку наизусть, Нэн. Ты просила читать её вчера, и позавчера, и неделю назад. Про Русалочку мы сегодня читать не будем.
Иногда Нэнси кажется, что няню вылепили изо льда - вон и руки у неё вечно холодные, и глаза будто море зимой. Но Нэнси Брэндон тяжело испугать каким-то там холодом.
- Ну няня, няня, нянечка! Тебе же даже читать не надо! - канючит она. - Ты же тоже знаешь её наизусть! Ну пожалуйста! А я расскажу тебе тайну!
Мисс Уотерхол равнодушна к детским тайнам, но Нэнси не важно согласие собеседницы. Девочка искренне считает, что если она выполнит свою часть сделки, то няня немедленно начнёт рассказывать ей любимую историю.
- Я люблю сказку про Русалочку, потому что это не сказка, а правда! Потому что ко мне ночью приходила русалка! Честно-честно!
Инга поворачивается к ребёнку. На сей раз её взгляд не столь безразличен.
- Правда? И что же она делала?
- Она улыбалась мне, потому что я доброе послушное дитя, а русалки, ставшие морской пеной, становятся дочерьми воздуха и улыбаются спящим детям!
Бледное лицо няни искажает едва заметная улыбка.
- Вздор, - тихо говорит Инга. - Русалки не становятся после смерти морской пеной. Старый датчанин не знал ни одной русалки, поэтому напридумывал всё это. Сказки всё врут, Нэнси. Если сказка заканчивается хорошо, значит, кто-то просто придумал хороший конец, чтобы было легче жить. Если сказка заканчивается плохо, значит, на самом деле всё закончилось ещё хуже. Хочешь узнать, как всё было на самом деле, дитя? Я расскажу.
Если открыть окно, то можно увидеть раскинувшееся вдали море и даже, прислушавшись, различить крики чаек, а в тихое утро - и шум прибоя. Инге нет необходимости открывать окно - она слышит зов моря всегда, как бы далеко от него не находилась. Под водой нечем дышать и говорить нет никакой возможности, поэтому у русалок нет имён. Но каждую из них океан зовёт по-особенному.
"Иииииииииииннннгг", - гудят стремительные глубинные течения.
"Ххххххааааааа", - стелется следом шум волн о прибрежную гальку.
На дне морском всё не так, оттуда не видно солнца - там темно, как в аду, а если сказать честно, то оттуда до ада вовсе не так далеко. Никто не заплетает маленьким русалочкам кос, не надевает на голову тяжёлые венки из жемчужных лилий, никто не цепляет к хвосту маленьких бедных устриц. Морская тина - вот лучшее украшение для любой из дочерей морского царя, чьи прекрасные волосы расчёсывают лишь стремительно бегущие волны. Русалки нечасто поднимаются на поверхность, и уж точно ни одна из них не променяла бы синие глубины океана на прибрежный песок или на узкие устья рек и стоячие воды озёр. Бури - иное дело, с бурями и штормами морские царевны играются часто. А на разбитые корабли и тонущих моряков вряд ли хоть одна взглянет дважды.
И уж точно ни одна из русалочек не стала бы жертвовать своим хвостом ради любви какого-то двуногого животного. Правда, морская ведьма действительно существует, и такое заклятие ей по силам. И она куда ужаснее, чем описывал сказочник - тело её огромно и занимает целую бездну, разверзшуюся на дне океана, а взгляд её так страшен, что даже у обитателей морского дна, чья кровь холодна, от него стынет сердце. Инга знает это, потому что была у неё.
- Вот каково царство владыки морей, - говорит она, - оно погружено во тьму, в нём нет слепящего солнца, жгущих кожу ветров. Море дарит спокойствие и силу. Зачем муки любви тому, у кого есть море? Любовь - не то, ради чего можно покинуть океан.
Нэнси смотрит на няню со смесью суеверного ужаса и нескрываемого любопытства.
- А ради чего можно? - спрашивает девочка голосом, срывающимся в писк.
Инга обнимает её и улыбается - Нэн узнаёт эту улыбку. Ту самую, которую она видела несколько ночей назад.
- Ради того, чтоб найти своё потерянное дитя, - отвечает няня.
Инга улыбается, потому что знает следующий вопрос: чем платит русалка за возможность встать на ноги, если не голосом?
- Своим сердцем, - говорит она малютке, которую прижимает к себе всё крепче.
Нэнси вздыхает, жалея бедных русалок. И не видит, как улыбка няни превращается в оскал.
- У русалок, покинувших море, знаешь ли, нет сердца, - говорит она. - Поэтому мне придётся забрать твоё.
Покидая дом, женщина вспоминает обескровленное личико своей последней воспитанницы. Жаль, что и это дитя оказалось не её малюткой. А ведь она была так похожа.