Однострочники для чувака.

[Mugetsu-no-himemia]

1. Алексиэль/Росиэль. Достучаться до небес.

Безумие оставляет свой след не только на том, кого поражает, но и на тех, кто рядом. Алексиэль смотрела на брата, и в доселе ничего не выражавших глазах впервые зарождалось чувство – и чувством этим была жалость, граничащая с помешательством.
Нанацусайя дребезжал в её руках. Голос меча эхом отражался в сознании: «Убей! Пронзи его сердце! Ведь это так просто – один удар! Ведь ради этого мы затеяли войну!» Нанацусайя хотел крови. Нанацусайя не дрогнул, когда почувствовал присутствие Архангела Огня – его память не хранила воспоминаний о тех днях, когда у него были брат и звучное имя Люцифиэль.
Было одно «но» - Алексиэль помнила о своём близнеце всё.
Росиэль – искажённое отражение, негатив перевёрнутых цветов – гулко смеялся, и от смеха его становилось горько. Безумие разрушало его тело, уничтожало разум и подтачивало дух. Алексиэль знала это, как знала и то, что не имеет права не исполнить данного брату обещания.
- Росиэль, - позвала она, и ласковая, почти материнская улыбка едва заметно дрогнула. – Иди ко мне, мой хороший.
Росиэль улыбнулся страшной улыбкой и с радостью, на которую способны только дети, бросился к сестре. Он и казался несуразным ломаным подростком – его неорганическое тело разрушалось под напором огромного мира, живого и органического.
- Алексиэль! Ты, наконец, пришла, моя дорогая сестра! Ты, наконец, пришла! Ты убьёшь меня, милая сестрица, ведь правда?
Он говорил, как ребёнок. И в глаза ей заглядывал, как ребёнок – с той чистотой и невинностью, на которые способны лишь дети да помешанные.
- Конечно, милый. Ведь я люблю тебя, как никого другого.
Когда Росиэль распахнул объятия для сестры, Алексиэль, занося меч, уже знала, что рука её дрогнет.
Чуть позже, ожидая Небесного Палача в своей темнице, Алексиэль не сожалела о содеянном и не корила себя за слабость. Лишь думала, что её маленький братец вновь остался один.
С холодной иронией Органическая отметила, что мироздание, наконец, вняло её мольбам и уравняло Трёхкрылых: оба – приговорённые пленники, каждый в своей темнице.
Дверь неслышно отворилась. Запахло древесной корой и сырой благодатью земли.
- Здравствуй, Уриэль, - не оборачиваясь, произнесла Алексиэль.
Звякнули цепи. Смерть обещала быть быстрой.

А на другом конце мироздания бился в своей темнице Росиэль, пытаясь достучаться до небес. У него впереди были тысячи лет, чтобы довести своё безумие до совершенства и забыть о взятой с сестры клятве.
У него впереди были тысячи лет, чтобы смешать любовь с ненавистью.

2. Хиома/Кагеро. AU. Хиома умирает от дыхания Кагеро.

Мурога Хиома никогда не боялся ни смерти, ни боли. Его пугало бессилие, испытанное им однажды, но поразившее его с той силой, которая превращает человека в канатоходца над пропастью: одно неверное движение – и ты уже летишь в бездну безумия.
Жизнь Хиомы была натянутым канатом. Этот опасный путь наградил Мурогу выдержкой, воинской доблестью, мудростью, но испытав однажды страх, рано или поздно встретишься с ним вновь.
Это Хиома понимал сейчас, стоя в камышовом поле, не в силах заставить себя сделать хотя бы ещё один вдох. Изломанное тело не слушалось, а враг был почти невредим.
Это была бы не самая худшая смерть, если бы не бессилие, въедавшееся в искорёженную плоть.
Стучавшая в ушах кровь заглушала звуки, а красные круги, расплывавшиеся перед глазами – о боги! какие глаза, если лицо стало сплошной кровавой кашей?! – затмевали собою мир. Это была лишь иллюзия, обман, нашёптанный умирающему рассудку вероломным безумием. Но даже сквозь эту агонию Мурога не мог не услышать мягких шагов – так ходят хищные кошки, опасные в своей красоте и грациозности.
В клане Кога так ступала лишь Кагеро.
Куноичи не проронила ни слова, а выдать её присутствие мог только запах опасности, окружавший её с самого рождения. Чикума Коширо не мог не почувствовать этот запах, а потому не мог не ударить.
«Беги, Кагеро…» - губы не слушались, а в горле закипала кровь.
Кагеро ненавидела весь клан Ига лишь по одной причине, и эта причина носила имя Оборо. Ревность способна творить ужасное даже с самыми лучшими из людей, а потому Кагеро – нежная Кагеро, махровый пион клана Кога – с упоением уничтожала всё, к чему прикоснулась в своей жизни наследница Цубагакурэ. Говорят, Чикума Коширо любил свою госпожу. И это могло означать лишь одно – его ждала ужасная смерть.
«Беги, Кагеро… - шептало сердце Муроги. – Беги, пока душа твоя не искупалась в крови невинных… »
Кагеро не слышала, а даже если б и могла слышать – не отступила бы.
Хиома слышал голос Саймона, звучавший для Коширо голосом любившей его, но нелюбимой им женщины. Хиома слышал весть о гибели Оборо и знал, что это ложь. Хиома слышал, как упало тело его врага, сражённое горько-сладким поцелуем.
- Он убил Хиому, - с ненавистью произнесла Кагеро, брезгливо пнув бездыханное тело. – Пусть сдохнет с мыслью, что предаёт свою драгоценную Оборо!
«Кагеро, Кагеро…»
- Хиома?
На лице Муроги, что было сплошной кровоточащей раной, оказались руки Кагеро. Ласковы были их прикосновения, но приносили лишь боль.
- Хиома, ты жив!
«Это ненадолго», - в горле всё ещё клокотала на вдохе кровь, а места для воздуха в лёгких оставалось всё меньше.
- Хиома…
Плакала ли Кагеро? Быть может, и плакала – горько и тяжело терять тех, кто был частью твоей жизни.
- Подними лицо, Кагеро… - прохрипел Мурога, превозмогая боль и слабость.
- Хиома, не смей умирать! – вскинулась Кагеро.
Этого хватило, чтобы коснуться разбитыми губами её лица и поймать один-единственный вздох. Бессилие заставило Мурогу малодушно и позорно помышлять о яде – и это было бы слабостью, но губы Кагеро заставляли забыть о многом.
Это было милосердием.