Исключительно для тайчо.

[Mugetsu-no-himemia]

Пейринга не получилось.
Фотография
Автор: [J].:Verba:.[/J]
Фэндом: Dogs: Bullets&Carnage
Пейринг: в заявке было Михай/Бадоу, получилось Михай/Милена
Рейтинг: G
Жанр: angst
Посвящение:  Ёсими Охито-Хиро
Disclaimer: (c) Мива Широ
Размещение: исключительно с разрешения объекта посвящения или автора.

Бадоу редко думал о том...

Бадоу редко думал о том, что может прийти не вовремя. Его это не беспокоило. Пришёл – значит, некуда больше было идти. Возможно, Нейлз просто не знал, что можно поступать иначе, а оттого мог ввалиться в любое время суток и в любом состоянии.
- Эй, старик, может, у тебя хотя б выпить есть?
Нейлз уже приготовился выслушать ленивый отказ, приправленный очередной несмешной байкой, но, как ни удивительно, Михай молчаливо поставил на стол бутылку – по запаху с дрянным портвейном – и два стакана. Плеск чайной жидкости, заключённой в стекло, показался чрезвычайно громким в тишине комнаты.
Михай пил редко – об этом Бадоу знал со слов Кири и Мими. Причин ему никто никогда не рассказывал, а сам Нейлз решил, что это не его дело, а следовательно – спрашивать – ни к чему.
Да, салаге незачем было знать, что десять лет назад Михай неделями не выползал из этой самой комнаты, оплакивая потерю самого дорогого, что у него в жизни было. И Кири, верная, заботливая Кири, поначалу пытавшаяся выдернуть беднягу из запоя, под конец уже сдалась и милосердно оставляла наутро упаковку аспирина на тумбочке.
Возвращаясь к воспоминаниям тех дней, Михай понимал, что эти туманные мутные дни были будто бы покрыты толстым слоем пыли, не позволявшей разглядеть, что происходило на самом деле. Сейчас, схоронив не только Милену, но и Йена, многократно избежав смерти, он осознавал, насколько бесцельны были дни, пропавшие в пьяном угаре и шипении аспирина по утрам.
Сейчас Милена с улыбкой взирала с единственной сохранившейся фотографии, стоявшей на столе. Поддавшись смутному порыву, Михай скривил губы в несмелой улыбке и чокнулся со стеклом рамки, заботливо подобранной Кири. Стройный стеклянный звук соприкосновения двух стеклянных поверхностей вывел Михая из лабиринтов памяти.
- За тебя, Милена, - тихо сказал старый убийца и залпом опрокинул в себя остатки выпивки в бокале.
- Кто она, старик? – спросил Бадоу, наблюдавший за странными действиями, до одури напоминавшими какой-то загадочный и несоизмеримо личный ритуал, отдающий благоговением и трепетом.
В густой русой бороде Бадоу почудилась улыбка.
Рассказывая Нейлзу о событиях десятилетней давности, Михай с безразличным недоумением отмечал, что в груди слева уже не режет болезненный комок колючей проволоки, терзавший его раньше с каждым упоминанием имени ни за что убитой проститутки. Рассказывая про Йена, не замечал едкой горечи, ложащейся на язык при воспоминаниях об угловатом белобрысом мальчишке, одарённым талантом слишком сильно любить.
Нейлз слушал молча. Понимал, видать – у каждого свои раны, лезть грязными пальцами в чужую – невежливо. Особенно с тем учётом, что тебе с этим человеком плечом к плечу стоять. Понимал – любил старикан эту шлюху, и этого мальчишку, ставшего ему за сына, тоже любил.
А ещё видел перед собой не опытного убийцу, а старого слезливого человека, которого судьба будто бы в насмешку сделала наёмником. Этого человека уже не хотелось называть стариком – чтобы лишний раз не затрагивать за больное, чтоб не прорвался заразный гной.
- Я любил её, знаешь, - сказал Михай, допивая очередную порцию портвейна – чёрт знает, какую по счёту. – Хотел подарить ей дом… детей там…
Бадоу знал – надо что-то ответить, но не придумал ничего лучше, чем:
- Я бы такой вообще весь мир подарил.
Михай посмотрел на него совершенно трезвым взглядом.
- Мир, говоришь? Да, и мир тоже хотел подарить. Да только испугался. А потом – некому дарить стало.
В такие моменты понимаешь, что лучше – уйти. Не преступать то самое неписаное правило «не лезть грязными руками в душу ближнего своего». Бадоу собрался молча – Михай не стал останавливать.
Потому что нет уже ни колючей проволоки под сердцем, ни горечи на языке – а только тоска такая, что пулю бы в лоб… И от выпитого уже тошно, потому что портвейн – дерьмо, и что только Милена в нём находила? А за окном – тот же холод, он в этом городе неизменен, а за окном – тот же снег, что и тогда, в тот день, когда был мальчишка со стилетом в детской ручонке и бурые пятна на мостовой.
- Мне ещё рано умирать… Правда, Милена? – спросил Михай у снега за окном. – Правда… или нет?